Мелодия на два голоса [сборник] - Анатолий Афанасьев

Нету, значит, в нем страха, одна гордость. Мой товарищ распсиховался, шумит: «Чего мы, Михалыч, будем надрываться, пришить гада, и дело с концом. А командиру скажем, убежать хотел. Так-то мы до утра не дотянем, больно свирепый». Я не согласился. «Нет, — говорю, — это не дело!» Я другой выход придумал. Тюкнул его по башке прикладом, не до смерти, а чтобы от сопротивления отвлечь. Так в беспамятстве на горбе и доперли. В штабе доложили, что, видать, попался очень знающий ганс, раз так чересчур гоношится. Ну что ж, присели возле штаба покурить, десятка минут не прошло, в землянке выстрел, крики… и вынимают нашего ганса с пробитой черепушкой. Как получилось? А вот слушай. Он, значит, потребовал, чтобы ему руки развязали, иначе, дескать, говорить не станет. Ему доверились, развязали. Дак он, ганс-то, исхитрился, вырвал у кого-то пистоль и всадил себе пулю в рот. Такой оказался расторопный и гордый. Не-е, фриц вояка ядреный. И ведь ты пойми, они на нас шли, как на скотный двор, как на бойню. Весь наш русский род хотели под корень железной косой скосить… Ты, Федор Петрович, почему бражку не пьешь? Не по вкусу?

Федор разок глотнул, но от дурного запаха и горечи его чуть наизнанку не вывернуло.

— Это да, — заметил старик с важностью. — К этому напитку привычка нужна. Он у меня зверобоем заправлен. Очень для организма полезная вещь. Ко мне однажды свояк из города заезжал, кандидат всех наук. Попробовал, говорит: «Это, Михалыч, здоровее всяких лекарств штука. По силе, говорит, не уступает пенициллину». Советовал мне бумаги оформить как на научное изобретение. Сказал, что могут тыщ десять минимум отвалить за такую новинку. Да я вот все не соберусь никак. Дел много других, не менее важных.

Федор с любопытством оглядывался.

— Ты что же, дедушка, один тут живешь?

— Когда как. Бабу-то я свою давно схоронил, детишки сами поразбежались. Но кое-кто навещает, заходит проведать. Да вон, слышь, Юшка идет, правнучек мой непутевый!

Издалека донеслись лихие припевки, слов не разобрать. Кто-то горланил надрывно, точно погибал. Вскоре появился новый гость — парень в пиджаке с одной пуговицей. Вошел, стрельнул очами и, не мешкая, бегом к столу. Набулькал в чашку браги, проглотил, уркнул от удовольствия.

— Вона! — сказал старик печально. — Бог послал пресветлый праздничек. Ты бы, Юша, хотя бы поздравкался по-людски. Все же не в берлогу ввалился.

Юшка, не глядя, протянул через стол руку Федору, другой — подцепил из миски капусты, сунул в рот, смачно захрустел. Вдруг поперхнулся, побагровел от натуги. Отдышавшись, сказал с обидой:

— Ну ты, деда, чего ждешь-то? — вскочил, замотался по комнате. — Выгребай червонец, как обещал. У меня зря рассиживать времени нету. Ты что, своему слову не хозяин?

— Когда я обещал, когда?

— Что с тобой толковать. Ставлю ультиматум. Даешь червонец — или немедленно поджигаю твою халупу. Специально канистру с бензином принес. Не веришь, выйди во двор. У крылечка стоит. Ну дак как?

Юшка, низенький, компактный, глазищами сверкает убийственно. Старик, крякнув, поднялся, пошел к комоду, там порылся недолго, вернулся с мятой десяткой. Юшка, довольный, не поблагодарив, осушил наспех еще чашку браги и отбыл. Снова лес огласился дикой песней. Федор сидел оглушенный и недоумевающий.

— Он правда мог дом поджечь?

Старик счастливо улыбнулся, растекся во все стороны своими морщинами-рытвинами.

— Вполне возможное дело. Дурней его в округе никого нету. Видал? Дай червонец — и точка. А зачем ему червонец, знаешь? То-то и оно. На торфоразработках себе зазнобу приглядел. Верку-учетчицу. Счас помчится ей гостинец покупать. Он, думаешь, один у Верки? He-а! Имя им — легион. Она женщина заметная.

Гость сидел у старика, пока не смерклось. У Федора такой характер. Он мог возле нового человека сидеть и слушать хоть вечность. Михалыч ему все больше нравился. Шебутной дед, никак не дашь ему девятый десяток. Подковыривает, конечно, но не зло, а так, больше для веселья. Угощает от души. Копченую селедку разделал и картошки Наварил. А уж как складно брешет. Напоследок все пытался рассказать Федору о своих встречах с фельдмаршалом Паулюсом, да мысли у него уже стукались одна о другую, никак не вытягивались в ровную линию. Пообещал в другой раз досказать.,

С теткой Дарьей Аникиной скучно было Федору. Она только и могла говорить о пропавшем муже. Он пропал без вести две недели назад, уйдя в соседнюю деревню по ка кой-то хозяйственной надобности. Дарьин муж получал пособие как инвалид, но, судя по ее рассказам, был мужик чрезвычайной крепости. История его исчезновения была любопытна. Выходило так, что муж скрывается в городе у продажных девок. Сбить ее с этой мысли было невозможно. Оказывается, он и раньше бывал в подобных отлучках. Дарья со слезами рассказывала, что ее супруг и не скрывал своих порочных наклонностей, даже ими гордился. Он объяснял жене, что у него такая особая нервная болезнь на почве инвалидности. Он был однорукий.

— Ума не приложу, — жаловалась Дарья племяннику, — чего ему не хватает. Как сыр в масле катается. Всякому его желанию угождаю. Ты погляди, другие бабы как своих мужиков тиранят, и пилют их и колотят почем зря. А я? Гришенька, родненький, тебе баньку лине истопить? Тебе четушечку ли не подать к блинцам? Пылинки, как с иконы, сдуваю! И где он нынче, идол срамной? Я-то хорошо знаю — где! Вот увидишь, вернется — выгоню! На порог не пущу.

Когда Федор приехал гостить, Григорий Севастьяныч уже был пропавшим. По рассказам тетки юноша представлял его этаким вулканом огнедышащим и даже рад был, что тот в отбытии. Но перемалывать со страдалицей изо дня в день одну и ту же тему было, конечно, утомительно. Федор перекопал и взрыхлил огород, укрепил покосившуюся изгородь, то есть с утра до полудня был в трудах праведных, но после обеда спешил с удочкой на реку, и если не заставал там деда, то шел к нему на переезд. Других занятий у Федора не было. Тем более когда выяснилось, что к симпатичной девчушке-соседке каждый вечер приходит дюжий тракторист Славка. Девушку звали Тоня, она училась в десятом классе. Федор вроде и наладил с ней знакомство, вроде и она к нему с охотой потянулась; они уже и перешучивались, и пересмеивались, и за руки невзначай держались, но однажды, когда они в сумерках мирно сидели на лавочке у дома, как раз и нагрянул тракторист. Славка был молчалив, угрюм и внешне необъятен. Он загородил своими плечами горизонт. Тоне велел идти домой и собираться в кино, а Федора задержал величавым движением могучей длани. Оглядел его с кривой усмешкой, цыкнул зубом и протянул пачку «Примы».

— Из города, говоришь, прибыл, парень?

Федор ничего ему еще не говорил, но согласно кивнул и торопливо прикурил от зажженной трактористом спички.

— А обратно к папке с мамкой воротиться целым желаешь? Без серьезных повреждений?

На это следовало отвечать решительно.

— Береги нервы, — строго сказал Федор. — Дыши глубже, не возникай!

Тракторист нежно положил ему руку на плечо и несильно сдавил. После этого плечо два дня ныло, как к дождю.

— Тонька — невеста моя, — дружелюбно объяснил тракторист. — Не балуй, понял?

— Сила есть — ума не надо, — согласился Федор.

— Чего, чего?!

— Против лома нет приема, — с намеком добавил Федор, закругляя разговор. Он понимал, что в глазах девушки у него много преимуществ по сравнению с трактористом — деликатное, городское обращение, тонкое понимание женской психологии, фирменная аппаратура и прочее, — но он не собирался, подобно Печорину, вносить смуту в чужие, сложившиеся до него отношения. На его век женщин хватит. Тоне он на другой день сказал:

— Сердце мое рыдает, но я не стану вам мешать. Будь счастлива со своим женихом. Отныне между нами бездна.

— Подумаешь, — ответила Тоня капризно. — Скажи уж, Славкиных кулаков испугался.

— Какой ты еще ребенок, Тонечка! Слушай, а правда, что трактористы здорово зарабатывают?

— Тебе-то что?

На том и расстались беспечально.

С дедом было куда веселее.

— Обидно, Федор Петрович, что ты в самую ростепель нагрянул. В лесу не продерешься, — тужил старик. — А то бы я тебе такие чудеса показал, про которые ты и не слыхал в городе. Аккурат на пасху можно бы тебя и с лешим свесть.

— Давай, давай, дедушка, трави!

— Ай не веришь? Ну да, ты же образованный. В школе Десять лет обучался. Тебе, пожалуй, не то что в лешего, вив самого господа бога верить не положено.

— А ты будто веришь?

Дед засомневался.

— Конечно, вам виднее издали… Но как же мне не верить, когда я с лешим, как с тобой, сколь раз беседовал. Корешимся мы с ним.

У деда гримасы, как у гуттаперчевой куклы — вроде он одну маску снимает, а другую, подходящую к беседе, надевает. Федору забавно.

— И какой же он из себя?